Ультиматум Борна - Страница 220

220

— Конечно, я их знаю. Он адвокат, как и я, специализируется на морском законодательстве. Они живут вниз по береговой дороге, в Деннисе.

— А его жена — очень привлекательная женщина.

— Очень.

— Да. Вы не пробовали взять ее мужа работать к себе в фирму?

— Нет. У него своя фирма, «Фрост, Голдфарб и О’Шонесси», и клиентура на массачусетском побережье.

— У меня такое чувство, что я почти знаю вас, мистер Огилви, хоть и через общих знакомых.

— Жаль, мы не встречались на мысе.

— Что ж, пожалуй, я могу воспользоваться нашим почти близким знакомством — через общих друзей — и попросить об одолжении, гораздо меньшем, чем то, которое, насколько я понимаю, мое правительство охотно позволяет вам.

— Мне дали понять, что это обоюдно, — ответил Огилви.

— Ах, я ничего не смыслю в дипломатии, но понятно, что я мог бы замолвить за вас словечко, если вы поможете нам — мне и моему маленькому, хотя и не самому незначительному, отделу.

— Что от меня требуется?

— Есть тут один священник, социалистически ориентированный, воинственно настроенный священник, который считает себя марксистским агитатором, хорошо знакомый нью-йоркским судам. Он прибыл всего несколько часов назад и требует конфиденциальной встречи через пару часов. На проверку его заявлений просто нет времени, но, по его словам, у него есть целая история судебных «гонений» в Нью-Йорке, а также множество фотографий в газетах, так что вы, возможно, даже узнаете его.

— Возможно, если он тот, за кого себя выдает.

— Конечно! И так или иначе, ваши заслуги безусловно будут оценены нами.

Все было устроено. Огилви будет в толпе у собора Василия Блаженного поблизости от места встречи. Увидев, что к Родченко подошел священник в дальнем углу справа от алтаря, он должен был «случайно встретить» генерала КГБ, будто удивленно. Они должны были поздороваться до неучтивости кратко, так быстро и размыто, чтобы эпизод показался незначительным, словно встреча двух цивилизованных, но недружелюбных знакомых, которой они не могли избежать в общественном месте. Необходимо было подойти как можно ближе, потому что в том углу слабое освещение от свечей, адвокат мог не разглядеть лицо священника.

Огилви сыграл свою роль в духе юриста-стажера, который загоняет свидетеля обвинения в словесную ловушку вопросом, который можно опротестовать, а потом кричит: «Я отзываю свой вопрос», лишая тем самым обвинителя возможности сказать речь.

Шакал сразу же в ярости повернулся прочь, но полноватая престарелая женщина успела сделать серию великолепного качества снимков на сверхскоростную пленку с помощью ручки сумочки, в которую была вмонтирована миниатюрная камера. Это доказательство теперь хранилось в сейфе в кабинете Родченко. Папка под названием «Наблюдение за американцем Б. Огилви».

На странице под фотографией убийцы и американского адвоката было написано следующее: Объект с пока не идентифицированным лицом во время тайной встречи в соборе Василия Блаженного. Встреча длилась одиннадцать минут тридцать две секунды. Фотографии отправлены в Париж для возможной верификации. Предполагается, что неидентифицированное лицо — Карлос Шакал.

Излишне говорить, что Париж как раз готовил доклад, включавший несколько фотографических композиций от Второго Бюро и Сюртэ. Ответ: Подтверждено. Определенно, Шакал.

Какой ужас! На советской земле!

Киллер, напротив, оказался гораздо менее покладистым. После краткой, неловкой встречи с американцем Карлос продолжил свою ледяную инквизицию, под его холодным внешним видом чувствовался неуемный гнев.

— Они подбираются к тебе! — сказал Шакал.

— Кто?

— Комитет.

— Я и есть Комитет!

— Думаю, ты ошибаешься.

— В КГБ ничего не происходит без моего ведома. Откуда у тебя эта информация?

— Париж. От Крупкина.

— Крупкин готов на что угодно, лишь бы продвинуться дальше, включая распространение ложной информации, даже касающейся меня. Он человек-загадка — то это эффективный полиглот и офицер разведки, а то превращается в сплетничающего шута во французских перьях, оставаясь при этом сводником для путешествующих министров. Его нельзя воспринимать всерьез там, где речь идет о серьезных вещах.

— Надеюсь, ты прав. Я свяжусь с тобой завтра, поздно вечером. Ты будешь дома?

— Только не для твоего телефонного звонка. Я буду ужинать один в «Ласточке». Что ты будешь делать завтра?

— Убеждаться в твоей правоте.

И Шакал растворился в толпе.

Прошло уже двадцать четыре с лишним часа, и Родченко не услышал еще ничего, что могло бы изменить график. Не исключено, что это психопат уже вернулся в Париж, как-то убедившись, что его параноидальные подозрения безосновательны, и его потребность в постоянном движении, гонке, полетам по всей Европе пересилила минутную панику. Кто знает? Карлос тоже был загадкой. В нем одновременно сосуществовали недоразвитый садист — специалист по пожалуй самым темным методам жестокости и убийства, — и больной, искаженный романтик, нездоровый на голову юноша, тянущийся к видению, которому дела до него нет. Кто знает? Близился тот момент, когда пуля в его голове положит конец всем вопросам.

Родченко поднял руку, подзывая официанта; он хотел заказать кофе и бренди — славный французский бренди, сохраняемый для настоящих героев Революции, особенно выживших. Вместо официанта к его столику подбежал менеджер «Ласточки» с телефоном в руках.

— Вам срочный звонок, генерал, — сказал менеджер в свободном черном костюме, поставив телефон на стол и протягивая пластмассовую вилку, которую надо было воткнуть в розетку на стене.

220