— Спасибо, — менеджер удалился, и Родченко подключил телефон. — Да?
— За тобой следят, куда бы ты ни пошел, — сказал голос Шакала.
— Кто?
— Твои собственные люди.
— Я тебе не верю.
— Я наблюдал весь день. Хочешь, я опишу тебе места, где ты был за последние тридцать часов? Начиная с напитков в кафе на Калинина, киоска на Арбате, ланч в «Славянках», вечерняя прогулка вдоль Лужнецкой?
— Хватит! Где ты?
— Выходи из «Ласточки». Медленно, непринужденно. Я тебе докажу, — раздались короткие гудки.
Родченко повесил трубку и попросил официанта принести счет. Мгновенная реакция человека в фартуке была вызвана не столько званием генерала, сколько тем фактом, что это был последний посетитель ресторана. Оставив деньги на столе, старый солдат попрощался, прошел через тускло освещенное фойе к выходу и оказался на улице. Было уже почти 1:30 ночи, и, если не считать редких бродяг-забулдыг, улица была пуста. Через мгновение в свете уличного фонаря нарисовался прямой силуэт, поднявшийся из проема между витринами магазина метрах в тридцати справа. Это был Шакал, по-прежнему в своем священническом черном одеянии с белым воротником. Он поманил генерала за собой и медленно пошел к темно-коричневой машине, припаркованной прямо через улицу. Родченко догнал киллера у машины.
Шакал внезапно включил фонарик и направил его мощный луч через открытое окно в салон машины. У старого солдата перехватило дыхание, его глаза уставились из-под тяжелых век на ужасную сцену. На переднем сиденье сидел агент КГБ с перерезанным горлом, потоки крови окрасили его одежду. Сразу за окном был второй наблюдатель, его запястья и ноги были связаны проволокой, толстая веревка опутывала лицо, врезавшись в рот, позволяя только хрипло, удушенно кашлять. Он был жив, в его глазах царил страх.
— Водитель был тренирован в Новгороде, — сказал генерал безучастным голосом.
— Знаю, — ответил Карлос. — Я забрал его документы. Теперь, видать, тренируют не так, как раньше, товарищ.
— А этот второй — любимец Крупкина здесь, в Москве. Сын его друга, я слышал.
— Теперь Крупкин мне не друг.
— И что ты думаешь делать? — спросил Родченко, глядя на Шакала.
— Исправлять ошибки, — ответил Карлос, поднял пистолет с глушителем и выстрелил трижды генералу в горло.
Ночное небо было хмурым, грозовые тучи клубились над Москвой, сталкивались друг с другом, предвещая дождь, гром и молнию. Коричневый седан мчался по пригородной дороге мимо заросших полей, водитель маниакально сжимал руль и время от времени поглядывал на своего связанного пленника, молодого человека, который беспрестанно пытался высвободиться из своих пут. Веревка вокруг его лица причиняла ему ужасную боль, о чем свидетельствовала не покидавшая лицо гримаса и вытаращенные в страхе глаза.
На заднем сиденье, пропитанном кровью, лежали трупы генерала Григория Родченко и новгородского выпускника, сотрудника КГБ, возглавлявшего команду наблюдения за старым солдатом. Неожиданно, не замедлив машину и не подав виду о своих намерениях, Шакал увидел, что искал, и свернул с дороги. Машину занесло, покрышки взвизгнули, седан ворвался в поле высокой травы и через несколько секунд разрушительно резко остановился, так что тела на заднем сиденье ударились о спинки передних. Карлос открыл дверцу и выбрался наружу; он вытащил окровавленные трупы из машины в траву, бросив генерала поперек офицера Комитета, их кровь теперь смешалась и намочила землю.
Он вернулся к машине и грубо вытащил молодого агента КГБ с переднего сиденья одной рукой, держа во второй руке блестящий охотничий нож.
— Нам есть, о чем поговорить наедине, — сказал Шакал по-русски. — И с твоей стороны будет глупо что-либо скрывать… А ты не станешь, ты ведь еще слишком мягок, слишком молод. — Карлос бросил его на землю, высокая трава склонилась под тяжестью его тела. Карлос достал фонарик и сел на корточки рядом с пленником, направив нож к глазам агента.
Последние слова слетели с уст окровавленной, безжизненной фигуры, и эти слова гремели, подобно барабанам, в ушах Ильич Рамиреса Санчеса. Джейсон Борн в Москве! Это действительно должен был быть Борн, потому что испуганный молодой агент КГБ выплескивал информацию стремительным, паническим потоком фраз, глотая окончания, сообщая все, что только могло спасти ему жизнь. Товарищ Крупкин — два американца, один высокий, другой хромой! Мы отвезли их в гостиницу, потом на встречу на Садовой.
Крупкин и ненавистный Борн провели его людей в Париже — в Париже , его неприступном вооруженном лагере! — и последовали за ним в Москву. Как? Кто? .. Теперь это уже не имело значения. Все, что имело значение — то, что сам Хамелеон остановился в «Метрополе»; а изменники в Париже никуда не денутся. В «Метрополе»! Его злейший враг был всего в часе езды в Москве, наверняка безмятежно спал, даже не подозревая, что Карлос Шакал уже знает, что он там. Киллера переполнило чувство триумфа — над жизнью и смертью. Врачи говорили, что он при смерти, но они ошибаются так же часто, как и бывают правы, и в тот момент они ошибались! Смерть Джейсона Борна возродит его.
Однако время было не подходящее. Три часа утра — не время для того, чтобы красться по улицам или гостиницам в поисках жертвы в Москве, в городе, скованном хваткой постоянной подозрительности, где сама темнота была настороженной. Всем было известно, что в главных гостиницах ночные стюарды вооружены и назначались на эту должность за меткость и за рвение в службе. Дневной свет приносил облегчение от ночных забот; лучшее время для нападения — утренняя суета.