Ультиматум Борна - Страница 145

145

Открылась дверь, милосердно прервав его воспоминания, и в холл медленно вошел Питер Холланд. У него было бледное и осунувшееся лицо, глаза затуманены, а в левой руке он держал две маленькие пластиковые коробочки, вероятно, в каждой из которых лежало по кассете пленки.

— Пока я жив, — глухим тихим голосом, не громче шепота, сказал Холланд, — я молю Бога, чтобы мне никогда больше не пришлось стать свидетелем подобного еще раз.

— Как там Мо?

— Не думал, что он выживет… У меня мелькнула мысль, что он себя убьет. Уолш постоянно делал паузы. Могу сказать тебе, доктор был напуган не меньше меня.

— Но, Господи, почему же тогда он все не прекратил?

— Я спросил его об этом же. Он сказал, что Мо не только все подробно описал на словах, но и записал свои указания на бумагу и подписал ее, приказав слово в слово все выполнить. Не знаю, может быть, у врачей по отношению друг к другу работает какой-то неписаный этический кодекс, но одно я знаю точно — Уолш все время смотрел на монитор ЭКГ, практически не спускал с него глаз. Как и я — просто на него было легче смотреть, чем на Мо. Боже, давай, пойдем отсюда!

— Погоди. А что же с Пановым?

— Он еще не готов к вечеринке по случаю возвращения. Пару дней пробудет здесь под наблюдением. Уолш позвонит мне утром.

— Но мне надо увидеть его. Я хочу его увидеть.

— Там не на что смотреть, кроме как на униженное человеческое естество. Поверь мне, ты не захочешь этого видеть, да и Мо не хотелось бы, чтобы ты это видел. Идем.

— Куда?

— К тебе домой — в наш комплекс в Вене. Полагаю, у тебя там есть магнитофон?

— У меня есть все, кроме, разве что, лунного модуля, но большей частью всего этого я не умею пользоваться.

— По пути я хочу купить виски.

— У меня дома есть все, что нужно.

— А это тебе не помешает? — спросил Холланд, изучающе глядя на Алекса.

— Даже если и так, какое это имеет значение.

— Никакого… Насколько я помню, там есть вторая спальня, не так ли?

— Да.

— Отлично. Мы можем просидеть всю ночь за прослушиванием вот этого, — глава ЦРУ поднял кассеты. — Первые два прослушивания ничего не дадут. Все, что мы услышим — это боль, а не информация.

Было уже за пять часов вечера, когда они покинули поместье, известное в Управлении как Пятый Стерилизатор. Дни уже становились короче, на пороге был сентябрь, садящееся солнце оповещало, что скоро осень.

— Перед смертью свет всегда кажется ярче, — сказал Конклин, откидываясь на сиденье лимузина рядом с Холландом и глядя в окно.

— Я нахожу это высказывание не только неуместным, но и довольно глупым, — устало заявил Питер. — Не смогу с ним согласиться до тех пор, пока не узнаю, кто это сказал. И кто это был?

— Иисус, я думаю.

— Что-то я не припоминаю такой строки в Писании.

Алекс тихо рассмеялся в ответ.

— А ты хоть раз читал ее? Библию, я имею в виду.

— Почти всю.

— Потому что тебя заставляли?

— Нет. Мои отец и мать были такими скептиками, насколько ими могут быть два человека, чтобы только на них не вешали ярлык воинствующих безбожников. Они ничего сами не рассказывали, а просто отправляли меня и двух моих сестер в первое воскресенье на протестантскую службу, во второе — на католическую, а после этого — в синагогу. Все это происходило без особой регулярности, но мне кажется, они делали это, чтобы мы уловили общую идею. Вот что заставляет детей читать. Естественное любопытство, подогретое мистикой.

— Этому нельзя противостоять, — согласился Конклин. — Я утратил веру, но теперь, после долгих лет духовной независимости, мне кажется, что чего-то не хватает.

— То есть?

— Спокойствия, Питер. Я не чувствую душевного спокойствия.

— Зачем оно тебе?

— Не знаю. Может быть, мне неспокойно из-за того, что происходят вещи, которые мне не подвластны.

— Хочешь сказать, тебе не хватает чувства оправданности, метафизического оправдания. Прости, Алекс, это не наш случай. Мы в ответе за свои поступки, и никакое отпущение грехов этого не изменит.

Конклин повернул голову и широко раскрытыми глазами уставился на Холланда.

— Спасибо, — сказал он.

— За что?

— За то, что сказал это, как я, даже слова такие же использовал… Пять лет назад я вернулся из Гонконга, а на моем копье развевался флаг с девизом «Ответственность».

— Что ты несешь?

— Забудь. Все в порядке… «Остерегайтесь ошибок церковной вседозволенности и самонадеянности».

— А это еще кто сказал?

— Савонарола или Сальвадор Дали — не помню, кто именно.

— Так, ладно, кончай! — рассмеялся Холланд.

— Почему? Мы в первый раз разговорились по душам. А что с твоими двумя сестрами? Что с ними стало?

— Это еще забавнее, — ответил Питер, склонив подбородок и с озорством улыбаясь. — Одна стала монахиней в Нью-Дели, вторая — президент своей собственной компании, занимающейся связями с общественностью в Нью-Йорке, и говорит на идиш лучше, чем большинство ее коллег по цеху. Пару лет назад она мне сказала, что ее перестали называть шикса . Ей нравится ее образ жизни, так же, как и другой моей сестре в Индии.

— И, несмотря на это, ты выбрал военную карьеру.

— Не «несмотря», Алекс… Из-за этого я ее выбрал. Я был недовольным молодым человеком, который искренне полагал, что эту страну обманывают. Происходил из обеспеченной семьи — деньги, влияние, дорогое образование — все это гарантировало мне автоматическое поступление в Академию ВМФ в Аннаполисе — мне , а не черному парню с улиц Филадельфии или Гарлема. И я просто решил, что должен как-то заслужить эти привилегии. Должен доказать, что подобные мне люди не пользуются своим положением, чтобы избегать ответственности, а наоборот, стремятся к еще большой ответственности, чем остальные.

145